![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
Оформил старенькое - пусть пока повисит..
Узбекистан-91
(Наброски)
У Шатулина появилась задумка: сходить на горы Кугитанг, где, как писала "Комсомольская правда", НЛО,
окаменевшие отпечатки следов динозавров и пещеры с мумиями, а также посмотреть Бухару.
Карту он переснял в Ленинке своим новым "Зенитом". Чтобы не было жарко, и не кусались вредные твари, идти надо в бархатный сезон.
Костя идти не сможет – начальники, естественно, поехали к морю, а его срочно оставили программировать микропроцессоры:
"...и к исходу ноября нам роди!.."
Бухара
Прилетели, как всегда, в утренних сумерках. Пока получали багаж, рассвело. Пристроили рюкзаки в аэропорту и двинулись в город.
Окраина лысоватая, пустыри, пятиэтажки бункерного стиля, как бы обращенные внутрь себя:
для прохлады уменьшена площадь окон, навешены ставни, жалюзи – только провинциальный разнобой антенн торчит.
В троллейбусе неприятная особенность: мужчины сидят – женщины стоят. Уступаем места – глядя на нас, молодой человек также уступает.
Выходим ближе к старому городу: одноэтажная застройка, широкие улицы, зелено.
Между дорогой и заборами широкий бетонный арык V-образного профиля, неожиданно чистый.
У нас, естественно, закидали бы раскладушками, велосипедами, консервными банками и пр.
Старая Бухара
Свежее утро, низкое солнце, голубое небо, старинные "восточные" постройки с изразцовыми узорами и стрельчатыми арками,
ранний фотограф с верблюдом. В чайхане с утра пораньше сидят халатные мужики и деды и, как это ни странно, пьют именно чай.
Бухоро-и-шариф – благородная Бухара.
На бирюзовых куполах черные кособокие колонны вековых гнезд аистов.
На минаретах ("мынар" – башня, а минарет (и Магомет) несет следы прохождения через французский) колонки мощных громкоговорителей.
Многочисленные медресе внешне не мрачные рассадники мракобесия, а жизнерадостные изразцовые строения
с уютными внутренними дворами и индивидуальными лоджиями.
По широким мощеным площадям в халатах и чалмах ходят прилежные ученики (ат-талиб аль-муджахиды).
После "Джульбарса ", "Белого солнца..." и других источников расхожих представлений о Востоке в духе татарского ига,
русско-турецких войн, кавказских и азиатских походов – спинной мозг реагирует на них опасливо.
Впрочем, и наши долгополые, волосатые "отцы", шастающие в метро в пыльных офицерских сапогах, вызывают нехорошее чувство: больно уж вера ряженая.
Ажурная ячеистая конструкция капителей кипарисовых (кара-агачевых?) колонн и внутренней поверхности куполов и ниш
напоминает карстовый свод или распил кости. Этот "био-дизайн" свидетельствует о древности культуры, дошедшей в технических решениях до природного идеала.
Или о ее консервативности, не позволившей отойти от образца.
Старый город на склонах холмов своей интегральностью и глинобитностью в свою очередь напоминает термитник: дома лепятся друг к другу,
образуют ярусы, тоннели, лабиринты.
В низких проемах – вековые резные двери с бронзовыми украшениями.
По традиционной технологии идет здесь и новое строительство: выстраивают примитивный брусовый каркас, закладывают его сырцовым кирпичом и забрасывают глиной.
Образовавшееся пространство изнутри украшают тюлем, заполняют коврами и телевизорами, снаружи белят.
Старинные дувалы оплетены варикозными газовыми трубами и проводами.
Возможно, эта цивилизация в отличии от нашей давно нашла свой социалистический инвариант (или асимптотически приблизилась к...).
Это проявляется в достойном досуге, чистоте и порядке (на фоне очень скромного быта), в сохранившихся совершенно доисторических деревьях,
переживших потрясения нескольких веков.
Производит впечатление развитая древняя архитектура общественных зданий.
Я имею в виду фундаментальные торговые купола (крытые рынки), которые строились многие века назад для общественных нужд, и многочисленные учебные заведения.
Древняя глинобитная же цитадель Арг расположена на господствующем холме над площадью Эль Регистан.
Стены наклонные, как борта дредноута, из них, как шипы, торчат армирующие бревна, придавая всей конструкции ощетиненный агрессивный вид.
Говорят, что, пугая эмира, Фрунзе бомбил ее с аэропланов.
Наверху в дворцовых постройках, где музей, находим замечательную дверцу: резную, ниже человеческого роста, с табличкой "Научный руководитель".
Это – как на кувшине с джинном этикетка "Узбекистон виноси".
С холма открывается панорама старого города: мозаика плоских крыш. Такую наблюдали эмиры.
Днем в воздухе есенинская дымка: "...золотые пески Афганистана и стеклянная хмарь Бухары."
Заходим в несколько книжных магазинов (китап-хана), в хозяйственный – все есть, даже разнообразные электрические лампочки
(в перестроечной Москве ничего нет, лампочки воруют на работе и в подъезде).
В опрятной харчевне (ас-хана) объедаемся рыбой, жаренной в полусферическом котле с маслом.
Тепло, солнечно. Ходим походными оборванцами, что несколько неловко на здешнем благочинном фоне.
Новая Бухара
Вдоль улиц – бетонные чистые арыки.
В поисках ночлега бродим по новому городу с широченными площадями, фундаментальными цветниками и характерными правительственными зданиями
в КДСовском стиле. Вступаем в беседу с местными парнями. У них нагловатая (а может, простодушная туземная) манера разговора.
Сидят на корточках, выслушивая рассказ о столичной жизни, характерно цокают языками и покачивают головами.
В туристической гостинице мест безнадежно нет. Вернулись в аэропорт. Там нам официально разрешили ночевать в вокзальном павильоне вместе с кошкой.
Карши
В переполненном автобусе долго едем до Карши. Снова уступаем места женщинам к их (и своему) удовольствию.
Выходим в центре. В гостинице есть места по доступной цене. Заселяемся до завтрашнего утра.
Судя по табличке на стене, у одной из дежурных прадедовская фамилия Ялынская (сейчас сидит другая).
В городе модерновый крытый рынок с запахами дынь и неслыханных пряностей. Из кучи на выходе покупаем две дыни.
Вдоль улиц – розы на поливных газонах. Бордюр беленый. Постройки затейливо выложены кирпичом, есть свой характерный декоративный стиль.
Гаишник – стройный, черный, в белоснежной рубашке с короткими рукавами, причем не с палкой а со щегольским катафотным диском.
Городской парк с выкрашенным серебрянкой Кировым разбит на месте старого мусульманского кладбища – просто небольшой безлюдный парк с ивами.
В открытой кафешке возле парка пожираем дыни (так себе – не прогадиться бы).
Пройдя по магазинам, убеждаемся, что крупы, печенье, вермишель и т.п. излишне тащить из Москвы (там их еще надо поискать).
Есть экзотический продукт – сушеная морковка. Все это и многое прочее в изобилии лежит в сетчатых контейнерах в магазинах самообслуживания.
На первый взгляд, помимо рынка и парка в городе имеются:
- роскошный обком с большой статуей и широкой площадью (там тоже розы и фонтаны);
- ж/д вокзал (солидный, не обычное жалкое засранство); аэровокзал на два порядка лучше бухарского (там просто бетонный сарай) с гомерическими –
я таких не видел ни до ни после – каскадными хрустальными люстрами высотой в 3 этажа. Они просто заполняют воздушное пространство фойе;
- автостанция неожиданно так себе, запущенная.
В номере гостиницы есть даже ванна, сидячая, установленная прямо в комнате на высоком нештукатуреном постаменте из шершавого красного кирпича.
Ввиду отсутствия воды мы ее не опробовали.
Утром у Шатулина из зубов вычищается обширная пломба. "Грозящая катастрофа и как с ней бороться".
В течение часа до отхода автобуса он умудрился залечить его (зуб) в местной поликлинике, что характеризует состояние здравоохранения.
На автостанции на схеме автобусных маршрутов замечательные названия: Мубарек («Благодатный»),
Шахрисябз (что-то вроде Зеленограда), Гузар, Декханабад (это тоже понятно). Едем до Декханабада. Перед Пачкамаром начинаются невысокие пустынные горки.
Декханабод
На базаре в Декханабоде из динамиков гнусит восточная музыка. Именно это, а не ишаки и халаты, дает ощущение другой культуры:
у них в мозгах крутится не Пугачева и не "Сикрет сервис", а нечто нам неведомое, буквально – неслыханное.
Садимся на дальнобойный автобус до Термеза, едем на передней площадке возле двери. За Декханабадом шоссе ныряет в извилистое междугорье.
Перед Сайробом дорога раздвояется. Заглядываем налево в мрачные каменные ущелья Байсун-тау – кажется, что оттуда тянет холодом, как из подземелья.
А ранее рассматривался вариант маршрута в Байсун с заходом от Самарканда. Но убоялись попасть на плантации наркоторговцев – есть такие слухи про глухие уголки Байсуна.
Сайроб
В Сайробе чисто, цивильно. Над дорогой – кафе-сельмаг в черемушкинском стиле. Над кафе высокий скалистый борт долины.
Противоположный – далекий, пологий. Вдоль дороги морщинистые, бугристые чинары, видевшие если не Александра Македонского, то Скобелева – наверняка.
Из-под скалы бьет родник, фундаментально облицованный камнем, может, еще при хорезм-шахах. Вода течет вдоль дороги по каменному желобу,
в котором толпятся серо-зеленые форельки. У изгиба шоссе, на дальнем травяном склоне – профиль Ильича и выполотые слова о дружбе народов.
На роднике заправляемся водой, а в кафе едим напоследок вкусный местный супчик.
Сельмаг запомнился пустынным прохладным залом с просторно разложенными на стеллажах байковыми тапками.
Проходим задами села, тяжело поднимаемся мимо старых могил ко входу в ущелье, проходим километра три
и становимся на мелкой гальке под крутым левым по ходу склоном. Есть принесенные водой дрова. Воды нет.
Вниз по ущелью наблюдаем желтый закат. Ясно. Тент не ставим.
Ночью от холода ноют кости – извиваясь, застегиваю поверх мешка куртку. Через тонкую ткань палатки, как сумасшедшие, светят звезды. Их видно даже с закрытыми глазами.
Подъем на Сайробскую гору
Утром холодно, да еще и палатка в тени. Под предлогом фотографирования идем на освещенную сторону ущелья погреться на солнце.
Вниз по галечной россыпи спускается маленькая отара в сопровождении темнолицего мужика на ишаке.
Сколько ему лет, сказать трудно – может тридцать, а может пятьдесят. Приветливая щербатая улыбка, одет в полосатый халат, на голове – драная ушанка.
-- Салам алейкум!
– Ва алейкум салам!
Поговорили. Как всегда пришлось пояснять цель нашего пребывания здесь: для здоровья. В Москве-то, мол, весь год – на метро, на лифте, на службе.
Поинтересовался столичными заработками. Узнав, сказал, что на нашем месте не поехал бы сюда,
энергично пояснил с забавной интонацией Алибабаевича: "Нах... нужно??!"
Фотографируемся.
Быстро теплеет. С усилиями под максимальным весом долго поднимаемся по каменистому белому серпантину.
Жарко.
Пережидаю дурноту в жидкой тени какого-то чахлого деревца. Наконец вылезаем на плато – здесь обдувает.
Господствующих высот вроде и нет – где же сама отметка 2300 м? Впереди обработанные земли, просматривается постепенный подъем к мрачному массиву Кугитанга.
Сзади урочище, переходящее в узкую щель, из которой мы поднялись. Видны совсем уж туманные дали, синие горбы Байсун-тау.
Некоторое время идем на Ю. Встаем в поросших невысокой выгоревшей травой верховьях оврага.
От предгорий Кугитанга на север
Наутро при попытке приготовить завтрак выяснилось, что вода в подушке замерзла.
Более того, перцы, оставленные на ночь на скатерке проветриваться, в лучах восходящего солнца "засветились каким-то дьявольским блеском" (Шатулин),
а коснувшись друг друга, неожиданно издали костяной стук. Долго массировал подушку с водой, оттаивал ее, стоя на солнечной стороне оврага.
После завтрака продолжили движение по пологой возвышенности в сторону Кугитанг-тау.
Днем жарко. Заголившись, перекусываем в тени непроницаемой, как кочан, развесистой арчи на невысокой гряде в виду Кугитанга – мрачного серого "бегемота" на Ю.
Наибольшая высота – отметка 3200 м, видны белесые пятна снежников. Хочется выйти на снег, но от горы нас отделяют обширные (километров 35)
плоские понижения с пылящими тракторами. Последнее обстоятельство, а также неясная ситуация с водой, а также неочевидность маршрута –
наша аргументация за то, чтобы вместо длинного крюка с проходом по Туркмении (в т.ч. через пункт с готическим названием "Свинцовый рудник")
срезать направо в "мелкосопочник" – приветливые желтые холмы, поросшие редкой арчой.
Освободившееся от Кугитанга время можно провести на Пачкамарском водохранилище.
Окраска местности камуфляжная: на фоне выгоревшей травы равномерно разбросаны темно-зеленые пятна арчи.
Впереди распадок: красная марсианская почва, извилистые каньончики оторочены белой каймой, все засолено.
Видны следы древней ирригации, каменные изгороди, вероятно скотоводческого назначения.
Проходим вглубь междугорья, встаем в уютной долинке на горько-соленом ручейке. На этой воде варим кашу (как бы не оказалась соль глауберовой).
Под утро в матрешку обморочных снов через тонкую ткань палатки врывается ярчайшая Венера (как и положено Люциферу ).
К озеру
С утра пасмурно.
Постепенно поднимаясь, доходим до указанного на карте озера Кан-Бешбулак: крутые земляные берега, непрозрачная бирюзовая вода,
крупная рыба пускает ленивые круги.
Немного побродили вокруг, слазили к воде. Прохладно, неуютно – продолжаем путь.
За озером в пологом распадке на фоне серо-желтой местности видно небольшое пятно ярко окрашенной осенней растительности.
Вероятно, там родник и остатки культурных посадок. Подходим ближе – деревца, как самоцветы в приоткрытом ларце:
рубиновые, красные, оранжевые, желтые, зеленые, яркая трава, болотца, ручейки –
сад Аллаха.
Поперек долинки древняя каменная стенка. На камнях здоровенная белесая шкура кобры, метра два с половиной длиной и толщиной в ногу,
вероятно осталась с весны, или когда они там линяют. Шатулин забирает ее себе и потом выставляет дома в витрине в числе прочих раритетов.
Присаживаемся под сенью на перекус, но подальше от камней, чтобы не побеспокоить впавшего (ли?) в анабиоз хозяина.
После перекуса входим в орешник, переходящий на песчаных грядах в настоящий арчовый лес.
К вечеру доходим до уютного ручейка. Справа выгоревший косогор, слева арчевник.
Впереди-внизу километрах в 15-ти равнина с населенкой. Встаем на нормальной пресной воде.
Ночью по тенту шлепает редкий дождик.
Утром, набросав камней в ручей, с приятностью умываюсь у этой самодельной запрудки.
Через Торкапчагай
Идем вдоль понижения. Впереди глубокая долина речки Торкапчагай.
Спускаемся без дороги по пампасной траве.
Нарочито топаем, чтобы змеи разбегались, буде таковые в траве скрываются. Внизу находим мостик и переправляемся через речку.
Выше по течению строят торкапчагайское водохранилище.
Встречаемся с двумя узбеками на ишаках. Просят бинокль поглядеть, а затем и подарить.
Бинокль не отдаем, но вместе фотографируемся.
Заходим в гости в юрту. Тут живут хозяин с женой и младенец (опять проблемы с оценкой возраста – у пожилых, казалось бы, родителей не должно быть таких малолетних детей).
Внутри бедно, как в краеведческом музее: вытоптанная земля, грубая древняя утварь, в плетенке содержится кеклик.
Спрашиваем, как по-местному называется его жилище. Хозяин говорит, что дом называется "уй" (конак уй – гостиница).
Мы даже два раза переспросили – что же тогда «юрта»? В поселке у них есть постоянное жилище, а это – летнее.
Строительство водохранилища осуждает, так как работать на этих землях будет некому.
Пьем чай с румяной снаружи и серой внутри черствой лепешкой. Отдариваемся трубочкой витамина С с глюкозой для хозяйского младенца.
(Как-то мы все не предусматриваем представительских фондов – а надо бы!) Хозяин беспокоится, не наркотик ли:
вопросительно выпучивает глаза и крутит у головы растопыренными пальцами. Стараемся разрешить его сомнения, едя витамин и преувеличенно похваливая.
По серпантину замедленно поднимаемся на следующую гряду, вылезаем на широкий гребень и идем по дороге.
Под вечер нас неожиданно нагоняет парень на страшно раскачивающейся «Беларуси» и что-то по-своему кричит из кабины. В ответ разводим руками.
Тот неожиданно возмущается: "Вы что, по-узбекски не понимаете?" Переходя на русский, спрашивает, не попадался ли тут такой же, как он, на тракторе.
Говорим, что не встречали – он лихо отъезжает. Джигит – всегда джигит, не важно, на чем сидит.
Потом встречаем-таки второго тракториста. Тот, в свою очередь, ищет первого. А вот это понятно, это по-нашему!
Наутро спускаемся серпантином через заросли арчи, временами срезаем. Ниже арча матереет, заросли превращаются в настоящий кипарисовый лес.
В лесу находим большую (Шатулин влезал наполовину) необитаемую нору дикобраза, подбираем иголки.
Под деревьями расположилось стадо тучных лоснящихся коров при очень представительном быке, невольно внушающем трепет – обходим их от греха подальше.
Спускаемся на травяную терраску: по краю течет ручей, солнечно, парит – решаем помыться. Моя попытка намылить голову кремом для бритья, специально взятым на случай жесткой воды, приводит к неожиданному результату. Вода настолько минерализована, что мгновенно образовавшийся колтун не продрать руками, не говоря уже о расческе.
Шатулин давится от смеха и заявляет, что моя прическа "приняла радикальный серый цвет". Оставляю ликвидацию последствий до лучших времен.
Буду постепенно вычесывать.
Проходим полевое поселение слева на бугре, здороваемся с верховым узбеком в плоской папахе. Он провожает нас веселым удивленным взглядом.
Справа открывается проход в скалистый безжизненный цирк, из которого вытекает сильно минерализованный поток. Вид у цирка загадочный.
Как образовалась эта обширная каменная котловина? Может, постепенно вымывается и оседает соляной пласт?
Проходим ниже и становимся на ровной терраске у соленого ручья, текущего по каньончику метра полтора глубиной.
Из рыхлого берега торчат бараньи кости, вернее, он ими сложен. То ли здесь достаточно долго жили, питаясь баранами, то ли это скотомогильник.
А чем болели бараны? Не язвой ли сибирской...
Наутро Шатулин находит неподалеку небольшое миндальное деревце. Я как раз чистил зубы и на свежую голову разглядывал останки,
а он кричит: "Тут дерево, на котором косточки растут!" – Я не понял, о чем он, и аж вздрогнул, представив зрелище!
Набираю дикого миндаля для того, чтобы настаивать на нем "Рояль". Ликер "Крис" делать будем.
Ниже по ущелью набредаем на живописный каскад разноцветных соляных натеков и террас. Общая высота метров 15, протяженность несколько десятков метров.
(Похожий, только белый и побольше, теперь показывают в рекламных сюжетах из Каппадокии.)
Дальше – болотина, открывается низина, поэтому поворачиваем и поднимаемся в правое по ходу ответвление ущелья.
Фотографируемся у живописных глинобитных развалин без крыши, с пустыми оконными проемами (как будто, Фрунзе с Буденным прошли).
Поднимаемся к небольшому урочищу с ручьем и осенним оазисом.
Красиво разбросаны несколько пирамидальных тополей, плакучих ив, платанов, незнакомых деревьев со сладкими мучнистыми плодами
(по виду – маленькие финики). Летом здесь, по всему, жили: к ручью спускаются огороды, прорыты арычки, есть изгороди, земля спланирована.
Нижние ветки ив затерты – вероятно, по ним лазили дети, висели качели. Все оставлено в чистоте и порядке,
в противоположность стоянкам русского человека, кои всегда засраны.
Вероятно, следует подвергнуть переоценке смысл идиомы "как Мамай прошел", учитывая тенденцию русского языка наделять заимствования противоположным смыслом
(ср.: пахлаван – болван, шер ами – шаромыга, профос – прохвост, не говоря уже о самурае, etc.)
Будучи с Ю.Ф. Младинским на Южном Сахалине, я местами испытывал отчаяние: по природе мы кочевники, саранча.
Люди ездят в лес на гусеницах, оставляя после себя обгорелые деревья, развороченную почву, вороха банок, битые бутылки, кучи гниющей рыбы.
При нас коллектив с метеостанции приехал на "Урале" на рыбалку (вернее, на икру). Въехали по скотству прямо через лагуну и пляж в полосу прибоя –
тут их японский бог и наказал: увязли в гальке и утопили машину в приливе.
Сидим, перекусываем, вкушаем от плодов. Шатулин собирает неизвестные ягоды, чтобы дома приобщить детей.
Поднимаясь из урочища, делаем прощальный снимок сверху: остроконечные и округлые купы разноцветной растительности,
красивые пятна света и тени на склонах котловины, дальше – шири.
Поднимаясь по тропе, набредаем на совершенно невозможную здесь чугунную крышку колодца. Выше – еще одна и еще. В недоумении даже делаем соответствующий кадр:
стою на люке на фоне горно-пустынного пейзажа. Попадается бетонный оголовок без крышки. Заглядываем – это водопровод, вода самотеком идет с горы в равнинные аулы.
Еще одно свидетельство того, что здесь не только раньше ко всему прикладывали руки, но и сейчас продолжают это делать.
Думаем пополнить запасы воды, но запросто не достать – глубоко.
Отдавая дань достижениям узбекского народа, условно называем горный водопровод именем Первого секретаря ЦК компартии Узбекистана тов. Рашидова.
Выше встречаемся с доброжелательным, интеллигентным парнем-пастухом (прямо-таки, пастырем добрым) в полосатом халате и любимой на юге
белой парадной рубашке (непроизвольно приглядываюсь – чистая). Рассказывает, что поднимаемся мы к наивысшей точке этой местности,
которая соответственно и называется на -Ата (забыл, как). После приятной беседы братаемся и фотографируемся в его халате на фоне красот.
Халат пахнет стираным хлопком.
К вечеру вылезаем под гранитный уступ метров 5-10 высотой и встаем на террасе с древним каменным ограждением то ли хозяйственного, то ли оборонного назначения.
Что-то в ней есть от душманской укрепленной позиции: сложенный из плоских камней широкий бруствер, все подходы под контролем.
Под стенкой родничок с густой буйной травой и кустарником – завариваем чай с неожиданной здесь мятой.
На следующий день по романтической узкой расщелине вылезаем на гребень и идем по плато.
Фантастический мертвенный вид: ярко синее небо и каменная пустошь, ощетиненная белыми высохшими стеблями зонтичного растения типа борщевика
(Шатулин называет их «ферулы»). Встречаются причудливо скрученные неизвестными силами серебристо-серые останки арчи,
похожие на авангардистскую скульптуру. Находим окаменелости: двустворчатые моллюски, странно бугристые, как огурцы, раковины,
ежи, а также древние черепки (следы Шелкового пути?). В арчевниках набираю ягод для соответствующей настойки, впоследствии названной арчовкой.
На вкус получился джин.
Выходим на обрывы по западному краю плато. Внизу наблюдаем хаотически всхолмленную местность. Слева (на ЮЗ) видно строительство водохранилища.
По мотивам Рериха Шатулин фотографирует меня в позе лотоса над пространствами, фотографирует и сами пространства.
Встречаем пятна какой-то бирюзово-зеленой травянистой растительности. Растет плотной сочной щеткой, типа стланика.
Встаем на песчаной площадке под сенью могучей арчи. Она в ширину больше, чем в высоту. Сухих смолистых дров навалом.
Что-что, а костры мы здесь жжем полноценные.
Ночью невдалеке по бездорожью долго продирается ГАЗ-66, светит фарами, рычит, потом, наконец затихает.
Утром идем вниз.
1-й день выхода
По дороге сталкиваемся с еще одним проявлением чуждой системы землепользования.
В районе очередного коша 3-4 женщины подметают степь и прилегающие холмы. В условиях социализма (вернее, азиатского способа производства)
такое не удивляет, но привлекает внимание тот факт, что подметенная площадь измеряется десятками гектаров. Вскоре кое-что проясняется:
мы сталкиваемся с результатом их деятельности – большими кучами овечьего дерьма. Сразу возникает некое метафизическое чувство:
разительный переход количе-ства в качество, из рассеянных овечьих орешков слагаются курганы.
Возможно, потом из этого природного ресурса готовят топливо или саманный кирпич.
При прохождении очередного коша зверски облаяны собакой.
Впереди вправо-влево протянулся бесконечный уступ осадочного пласта. Наблюдая гряду в бинокль, находим тропу.
Козьим ходом поднимаемся метров на 150 и попадаем на террасу за гребнем. Ночуем в уютной пыльной ложбинке между грядами.
2-ой день выхода
На выходе к населенке замечаем небольшое стадо и пастуха. Направляемся к нему, чтобы разузнать о попутном транспорте.
По мере приближения, откуда ни возьмись, к нам неторопливо сходятся собаки, среднеазиатские овчарки – серьезные твари, если кто знает.
Неожиданно на пути к стаду овец мы оказываемся под конвоем стада собак. Я не шучу! – их несколько десятков, причем внутреннее кольцо окружения плотное,
возбужденное, дальше – редкие собаки на подхвате, а по горкам – резерв.
Тактика такова: в постоянной готовности они отдыхают по возвышенностям, а при необходимости быстро сосредотачиваются
и развертывают эшело-нированный боевой порядок. Ситуация страшноватая: выйти из окружения нет никакой возможности, они рычат и чего-то хотят,
и если задумают сожрать, то соотношение сил не оставляет нам никаких шансов. Итак, рыча и лая, они отводят нас к чабану и ложатся вокруг.
Потом, убедившись, что необходимости в их присутствии нет, не спеша расходятся на периметр.
Остается загадкой, чем эти собаки питаются, ведь их не намного меньше, чем охраняемых коз и овец, и пищевая пирамида явно не выстраивается.
Пожилой узбек по-русски понимает, но не говорит. Однако, информацию об отправлении автобуса мы получаем: разбираем в его речи "ом бир",
и с ис-пользованием денежных купюр (десятки и рубля) переводим как "одиннадцать" (часов).
Вскоре выходим к дороге. В центре аула Ташкурган, редко разбросанного по лысым холмам, подходим к одноэтажной школе и приваливаемся у забора.
К нам выходит узбек в синем потертом костюме и засаленной шляпе (штаны напереди не только потерты, но и запачканы мелом).
За ним с энтузиазмом вываливают малолетние школьники.
Узбек – и директор, и учитель, в т.ч. русского языка – вполне симпатичный, впечатление немного портят штаны.
Говорит, что был и в Москве – в стройбате. Фотографируемся со школьниками на фоне бе-лой пыли и голубого неба. Затем идут продолжать занятия.
Учитель напоследок посылает куда-то своего парнишку. Через некоторое время тот прибегает с двумя арбузами.
Решаем выразить признательность в форме платы – мальчик отказывается, но потом, пока никто не видит, трешку забирает.
Бросок до водохранилища
В 11 часов едет не автобус в Декханабад, а грузовик в п. Тойчи. По пути выслушиваем мнение пожилого крепкого узбека о политической ситуации
у южных границ: заявил о необходимости обороны от исламской экспансии с опорой на военную силу русских, о необходимости твердой руки во внутренних вопросах.
Назвался отставным офицером – это объясняет его уверенную речь и благородный вид.
Наблюдаем в небе кружение большого количества (нескольких десятков!) орлов. На слайде из-за эффекта широкоугольника орлы потерялись: так, какие-то соринки.
В Тойчи пересаживаемся в ПАЗик, который страшно воя и треща короб-кой, с потугами тащится до Декханабада.
По пути к нам прикапывается толстый цветущий узбек в кримпленовом костюме, автобусный забавник.
В результате я его невольно смущаю: чудной русский с рюкзаком – по документам подполковник.
Когда поясняю, что не обязательно полковники должны быть пузатыми и важными, то узбекский народ относит это замечание на счет толстяка
и бурно веселится (последний в досаде увядает).
Не доезжая до Декханабода, автобус окончательно ломается – дальше идем пешком. Ясно, солнечно – мы в майках,
а некоторые местные – в пальто, кашне и ушанках (уши, правда, подняты).
От Декханабада подъезжаем в ближний к водохранилищу нас. пункт Гумбулак. Ориентируясь по карте, отмечаем муки творчества топографов:
водохранилище уже нанесли, а новую обходную дорогу – еще нет: шоссе загадоч-ным образом входит в воду с одной стороны и выходит с другой.
От дороги спускаемся вдоль речки к Пачкамарскому водохранилищу. Внизу оказываемся среди обширных, на редкость неуютных,
коварных глинистых наносов, покрытых трещинами и залупившейся коркой в стиле авангардного кино.
Брезгливо потоптавшись вдоль извилистого осыпающегося берега канавы, переходим через отвратительный кофейно-мутный поток.
Близость водохранилища уже не так радует, поскольку питается оно как раз этим потоком.
Тем не менее, вскоре оказываемся на его "ступенчато аппроксимированных" берегах – терраски соответствуют дискретному сбросу воды
(линии горизонталей следуют через 20-30 сантиметров). Выше "оцифрованной" земляной чаши водохранилище окружено живописными грядами невысоких скал.
Ставим палатку под прикрытием бугорка на одной из идеально ровных площадок.
На водах
На всем видимом пространстве – савсэм одни. Внизу изредка плюхают невидимые водяные твари – вероятно, рыба. Вода зеленоватая, опаловая.
У макушки водохранилища – холм высотой метров 300 в стиле пейзажей Чюрле-ниса, как зверушка у воды.
Возникает ощущение роскоши и собственной исключительности: все вокруг больше ничье – приходи и имей.
Возникшее ощущение усиливаем до предела, раздевшись и рассевшись на осеннем пригреве, и наконец поедая подаренные арбузы.
..
Ночью на далекой дамбе горят ртутные фонари, освещена надпись "Пачкамар".
Погода вполне соответствует бархатному сезону. В течение двух дней сами себе плаваем в водохранилище, вылезаем на островки,
принимая на ступенях природного амфитеатра солнечные и воздушные ванны, обходим прилегающие горки.
Встречаем летучую мышь, прилепившуюся к уступу терраски: теплая, шерстяная, но вялая – уже в осеннем оцепенении.
Вылезаем на гребень скалы, на луговине под скалой наблюдаем правильно расположенные лунки (1х1,5 м) и кучки доисторических камней.
Ночью на фоне звездного неба наблюдали хулиганский полет пары пе-рехватчиков: видны голубые хвостики форсажа, со свистом, переходящим в грохот
стремительно сближаются на встречных курсах, проносятся, чуть не сталкиваясь, – расходятся. До того они парой ходили над горами туда-сюда
параллельно границе, а затем сошлись в лоб, вероятно, на спор (пока руководитель полетов отходил посикать).
Утром через горки поднимаемся к шоссе по старой дороге, возникающей из водохранилища, легко садимся в проходящий автобус и едем до Гузара.
В Гузаре в киоске на автостанции приобретаем дефицитные в Москве лекарства (я – анальгин).
По причине диковатого вида подвергаемся проверке документов со стороны местной милиции.
В Карши до вечера бросаем рюкзаки в камере хранения гостиницы и гу-ляем по городу с заходом на рынок, где приобретаем на вывоз экзотические плоды.
Запомнился крупный вкусный боярышник.
Обратно летим из Карши.
Овчинниковская наб., осень 00 – зима 01.
(Наброски)
У Шатулина появилась задумка: сходить на горы Кугитанг, где, как писала "Комсомольская правда", НЛО,
окаменевшие отпечатки следов динозавров и пещеры с мумиями, а также посмотреть Бухару.
Карту он переснял в Ленинке своим новым "Зенитом". Чтобы не было жарко, и не кусались вредные твари, идти надо в бархатный сезон.
Костя идти не сможет – начальники, естественно, поехали к морю, а его срочно оставили программировать микропроцессоры:
"...и к исходу ноября нам роди!.."
Бухара
Прилетели, как всегда, в утренних сумерках. Пока получали багаж, рассвело. Пристроили рюкзаки в аэропорту и двинулись в город.
Окраина лысоватая, пустыри, пятиэтажки бункерного стиля, как бы обращенные внутрь себя:
для прохлады уменьшена площадь окон, навешены ставни, жалюзи – только провинциальный разнобой антенн торчит.
В троллейбусе неприятная особенность: мужчины сидят – женщины стоят. Уступаем места – глядя на нас, молодой человек также уступает.
Выходим ближе к старому городу: одноэтажная застройка, широкие улицы, зелено.
Между дорогой и заборами широкий бетонный арык V-образного профиля, неожиданно чистый.
У нас, естественно, закидали бы раскладушками, велосипедами, консервными банками и пр.
Старая Бухара
Свежее утро, низкое солнце, голубое небо, старинные "восточные" постройки с изразцовыми узорами и стрельчатыми арками,
ранний фотограф с верблюдом. В чайхане с утра пораньше сидят халатные мужики и деды и, как это ни странно, пьют именно чай.
Бухоро-и-шариф – благородная Бухара.
На бирюзовых куполах черные кособокие колонны вековых гнезд аистов.
На минаретах ("мынар" – башня, а минарет (и Магомет) несет следы прохождения через французский) колонки мощных громкоговорителей.
Многочисленные медресе внешне не мрачные рассадники мракобесия, а жизнерадостные изразцовые строения
с уютными внутренними дворами и индивидуальными лоджиями.
По широким мощеным площадям в халатах и чалмах ходят прилежные ученики (ат-талиб аль-муджахиды).
После "Джульбарса ", "Белого солнца..." и других источников расхожих представлений о Востоке в духе татарского ига,
русско-турецких войн, кавказских и азиатских походов – спинной мозг реагирует на них опасливо.
Впрочем, и наши долгополые, волосатые "отцы", шастающие в метро в пыльных офицерских сапогах, вызывают нехорошее чувство: больно уж вера ряженая.
Ажурная ячеистая конструкция капителей кипарисовых (кара-агачевых?) колонн и внутренней поверхности куполов и ниш
напоминает карстовый свод или распил кости. Этот "био-дизайн" свидетельствует о древности культуры, дошедшей в технических решениях до природного идеала.
Или о ее консервативности, не позволившей отойти от образца.
Старый город на склонах холмов своей интегральностью и глинобитностью в свою очередь напоминает термитник: дома лепятся друг к другу,
образуют ярусы, тоннели, лабиринты.
В низких проемах – вековые резные двери с бронзовыми украшениями.
По традиционной технологии идет здесь и новое строительство: выстраивают примитивный брусовый каркас, закладывают его сырцовым кирпичом и забрасывают глиной.
Образовавшееся пространство изнутри украшают тюлем, заполняют коврами и телевизорами, снаружи белят.
Старинные дувалы оплетены варикозными газовыми трубами и проводами.
Возможно, эта цивилизация в отличии от нашей давно нашла свой социалистический инвариант (или асимптотически приблизилась к...).
Это проявляется в достойном досуге, чистоте и порядке (на фоне очень скромного быта), в сохранившихся совершенно доисторических деревьях,
переживших потрясения нескольких веков.
Производит впечатление развитая древняя архитектура общественных зданий.
Я имею в виду фундаментальные торговые купола (крытые рынки), которые строились многие века назад для общественных нужд, и многочисленные учебные заведения.
Древняя глинобитная же цитадель Арг расположена на господствующем холме над площадью Эль Регистан.
Стены наклонные, как борта дредноута, из них, как шипы, торчат армирующие бревна, придавая всей конструкции ощетиненный агрессивный вид.
Говорят, что, пугая эмира, Фрунзе бомбил ее с аэропланов.
Наверху в дворцовых постройках, где музей, находим замечательную дверцу: резную, ниже человеческого роста, с табличкой "Научный руководитель".
Это – как на кувшине с джинном этикетка "Узбекистон виноси".
С холма открывается панорама старого города: мозаика плоских крыш. Такую наблюдали эмиры.
Днем в воздухе есенинская дымка: "...золотые пески Афганистана и стеклянная хмарь Бухары."
Заходим в несколько книжных магазинов (китап-хана), в хозяйственный – все есть, даже разнообразные электрические лампочки
(в перестроечной Москве ничего нет, лампочки воруют на работе и в подъезде).
В опрятной харчевне (ас-хана) объедаемся рыбой, жаренной в полусферическом котле с маслом.
Тепло, солнечно. Ходим походными оборванцами, что несколько неловко на здешнем благочинном фоне.
Новая Бухара
Вдоль улиц – бетонные чистые арыки.
В поисках ночлега бродим по новому городу с широченными площадями, фундаментальными цветниками и характерными правительственными зданиями
в КДСовском стиле. Вступаем в беседу с местными парнями. У них нагловатая (а может, простодушная туземная) манера разговора.
Сидят на корточках, выслушивая рассказ о столичной жизни, характерно цокают языками и покачивают головами.
В туристической гостинице мест безнадежно нет. Вернулись в аэропорт. Там нам официально разрешили ночевать в вокзальном павильоне вместе с кошкой.
Карши
В переполненном автобусе долго едем до Карши. Снова уступаем места женщинам к их (и своему) удовольствию.
Выходим в центре. В гостинице есть места по доступной цене. Заселяемся до завтрашнего утра.
Судя по табличке на стене, у одной из дежурных прадедовская фамилия Ялынская (сейчас сидит другая).
В городе модерновый крытый рынок с запахами дынь и неслыханных пряностей. Из кучи на выходе покупаем две дыни.
Вдоль улиц – розы на поливных газонах. Бордюр беленый. Постройки затейливо выложены кирпичом, есть свой характерный декоративный стиль.
Гаишник – стройный, черный, в белоснежной рубашке с короткими рукавами, причем не с палкой а со щегольским катафотным диском.
Городской парк с выкрашенным серебрянкой Кировым разбит на месте старого мусульманского кладбища – просто небольшой безлюдный парк с ивами.
В открытой кафешке возле парка пожираем дыни (так себе – не прогадиться бы).
Пройдя по магазинам, убеждаемся, что крупы, печенье, вермишель и т.п. излишне тащить из Москвы (там их еще надо поискать).
Есть экзотический продукт – сушеная морковка. Все это и многое прочее в изобилии лежит в сетчатых контейнерах в магазинах самообслуживания.
На первый взгляд, помимо рынка и парка в городе имеются:
- роскошный обком с большой статуей и широкой площадью (там тоже розы и фонтаны);
- ж/д вокзал (солидный, не обычное жалкое засранство); аэровокзал на два порядка лучше бухарского (там просто бетонный сарай) с гомерическими –
я таких не видел ни до ни после – каскадными хрустальными люстрами высотой в 3 этажа. Они просто заполняют воздушное пространство фойе;
- автостанция неожиданно так себе, запущенная.
В номере гостиницы есть даже ванна, сидячая, установленная прямо в комнате на высоком нештукатуреном постаменте из шершавого красного кирпича.
Ввиду отсутствия воды мы ее не опробовали.
Утром у Шатулина из зубов вычищается обширная пломба. "Грозящая катастрофа и как с ней бороться".
В течение часа до отхода автобуса он умудрился залечить его (зуб) в местной поликлинике, что характеризует состояние здравоохранения.
На автостанции на схеме автобусных маршрутов замечательные названия: Мубарек («Благодатный»),
Шахрисябз (что-то вроде Зеленограда), Гузар, Декханабад (это тоже понятно). Едем до Декханабада. Перед Пачкамаром начинаются невысокие пустынные горки.
Декханабод
На базаре в Декханабоде из динамиков гнусит восточная музыка. Именно это, а не ишаки и халаты, дает ощущение другой культуры:
у них в мозгах крутится не Пугачева и не "Сикрет сервис", а нечто нам неведомое, буквально – неслыханное.
Садимся на дальнобойный автобус до Термеза, едем на передней площадке возле двери. За Декханабадом шоссе ныряет в извилистое междугорье.
Перед Сайробом дорога раздвояется. Заглядываем налево в мрачные каменные ущелья Байсун-тау – кажется, что оттуда тянет холодом, как из подземелья.
А ранее рассматривался вариант маршрута в Байсун с заходом от Самарканда. Но убоялись попасть на плантации наркоторговцев – есть такие слухи про глухие уголки Байсуна.
Сайроб
В Сайробе чисто, цивильно. Над дорогой – кафе-сельмаг в черемушкинском стиле. Над кафе высокий скалистый борт долины.
Противоположный – далекий, пологий. Вдоль дороги морщинистые, бугристые чинары, видевшие если не Александра Македонского, то Скобелева – наверняка.
Из-под скалы бьет родник, фундаментально облицованный камнем, может, еще при хорезм-шахах. Вода течет вдоль дороги по каменному желобу,
в котором толпятся серо-зеленые форельки. У изгиба шоссе, на дальнем травяном склоне – профиль Ильича и выполотые слова о дружбе народов.
На роднике заправляемся водой, а в кафе едим напоследок вкусный местный супчик.
Сельмаг запомнился пустынным прохладным залом с просторно разложенными на стеллажах байковыми тапками.
Проходим задами села, тяжело поднимаемся мимо старых могил ко входу в ущелье, проходим километра три
и становимся на мелкой гальке под крутым левым по ходу склоном. Есть принесенные водой дрова. Воды нет.
Вниз по ущелью наблюдаем желтый закат. Ясно. Тент не ставим.
Ночью от холода ноют кости – извиваясь, застегиваю поверх мешка куртку. Через тонкую ткань палатки, как сумасшедшие, светят звезды. Их видно даже с закрытыми глазами.
Подъем на Сайробскую гору
Утром холодно, да еще и палатка в тени. Под предлогом фотографирования идем на освещенную сторону ущелья погреться на солнце.
Вниз по галечной россыпи спускается маленькая отара в сопровождении темнолицего мужика на ишаке.
Сколько ему лет, сказать трудно – может тридцать, а может пятьдесят. Приветливая щербатая улыбка, одет в полосатый халат, на голове – драная ушанка.
-- Салам алейкум!
– Ва алейкум салам!
Поговорили. Как всегда пришлось пояснять цель нашего пребывания здесь: для здоровья. В Москве-то, мол, весь год – на метро, на лифте, на службе.
Поинтересовался столичными заработками. Узнав, сказал, что на нашем месте не поехал бы сюда,
энергично пояснил с забавной интонацией Алибабаевича: "Нах... нужно??!"
Фотографируемся.
Быстро теплеет. С усилиями под максимальным весом долго поднимаемся по каменистому белому серпантину.
Жарко.
Пережидаю дурноту в жидкой тени какого-то чахлого деревца. Наконец вылезаем на плато – здесь обдувает.
Господствующих высот вроде и нет – где же сама отметка 2300 м? Впереди обработанные земли, просматривается постепенный подъем к мрачному массиву Кугитанга.
Сзади урочище, переходящее в узкую щель, из которой мы поднялись. Видны совсем уж туманные дали, синие горбы Байсун-тау.
Некоторое время идем на Ю. Встаем в поросших невысокой выгоревшей травой верховьях оврага.
От предгорий Кугитанга на север
Наутро при попытке приготовить завтрак выяснилось, что вода в подушке замерзла.
Более того, перцы, оставленные на ночь на скатерке проветриваться, в лучах восходящего солнца "засветились каким-то дьявольским блеском" (Шатулин),
а коснувшись друг друга, неожиданно издали костяной стук. Долго массировал подушку с водой, оттаивал ее, стоя на солнечной стороне оврага.
После завтрака продолжили движение по пологой возвышенности в сторону Кугитанг-тау.
Днем жарко. Заголившись, перекусываем в тени непроницаемой, как кочан, развесистой арчи на невысокой гряде в виду Кугитанга – мрачного серого "бегемота" на Ю.
Наибольшая высота – отметка 3200 м, видны белесые пятна снежников. Хочется выйти на снег, но от горы нас отделяют обширные (километров 35)
плоские понижения с пылящими тракторами. Последнее обстоятельство, а также неясная ситуация с водой, а также неочевидность маршрута –
наша аргументация за то, чтобы вместо длинного крюка с проходом по Туркмении (в т.ч. через пункт с готическим названием "Свинцовый рудник")
срезать направо в "мелкосопочник" – приветливые желтые холмы, поросшие редкой арчой.
Освободившееся от Кугитанга время можно провести на Пачкамарском водохранилище.
Окраска местности камуфляжная: на фоне выгоревшей травы равномерно разбросаны темно-зеленые пятна арчи.
Впереди распадок: красная марсианская почва, извилистые каньончики оторочены белой каймой, все засолено.
Видны следы древней ирригации, каменные изгороди, вероятно скотоводческого назначения.
Проходим вглубь междугорья, встаем в уютной долинке на горько-соленом ручейке. На этой воде варим кашу (как бы не оказалась соль глауберовой).
Под утро в матрешку обморочных снов через тонкую ткань палатки врывается ярчайшая Венера (как и положено Люциферу ).
К озеру
С утра пасмурно.
Постепенно поднимаясь, доходим до указанного на карте озера Кан-Бешбулак: крутые земляные берега, непрозрачная бирюзовая вода,
крупная рыба пускает ленивые круги.
Немного побродили вокруг, слазили к воде. Прохладно, неуютно – продолжаем путь.
За озером в пологом распадке на фоне серо-желтой местности видно небольшое пятно ярко окрашенной осенней растительности.
Вероятно, там родник и остатки культурных посадок. Подходим ближе – деревца, как самоцветы в приоткрытом ларце:
рубиновые, красные, оранжевые, желтые, зеленые, яркая трава, болотца, ручейки –
сад Аллаха.
Поперек долинки древняя каменная стенка. На камнях здоровенная белесая шкура кобры, метра два с половиной длиной и толщиной в ногу,
вероятно осталась с весны, или когда они там линяют. Шатулин забирает ее себе и потом выставляет дома в витрине в числе прочих раритетов.
Присаживаемся под сенью на перекус, но подальше от камней, чтобы не побеспокоить впавшего (ли?) в анабиоз хозяина.
После перекуса входим в орешник, переходящий на песчаных грядах в настоящий арчовый лес.
К вечеру доходим до уютного ручейка. Справа выгоревший косогор, слева арчевник.
Впереди-внизу километрах в 15-ти равнина с населенкой. Встаем на нормальной пресной воде.
Ночью по тенту шлепает редкий дождик.
Утром, набросав камней в ручей, с приятностью умываюсь у этой самодельной запрудки.
Через Торкапчагай
Идем вдоль понижения. Впереди глубокая долина речки Торкапчагай.
Спускаемся без дороги по пампасной траве.
Нарочито топаем, чтобы змеи разбегались, буде таковые в траве скрываются. Внизу находим мостик и переправляемся через речку.
Выше по течению строят торкапчагайское водохранилище.
Встречаемся с двумя узбеками на ишаках. Просят бинокль поглядеть, а затем и подарить.
Бинокль не отдаем, но вместе фотографируемся.
Заходим в гости в юрту. Тут живут хозяин с женой и младенец (опять проблемы с оценкой возраста – у пожилых, казалось бы, родителей не должно быть таких малолетних детей).
Внутри бедно, как в краеведческом музее: вытоптанная земля, грубая древняя утварь, в плетенке содержится кеклик.
Спрашиваем, как по-местному называется его жилище. Хозяин говорит, что дом называется "уй" (конак уй – гостиница).
Мы даже два раза переспросили – что же тогда «юрта»? В поселке у них есть постоянное жилище, а это – летнее.
Строительство водохранилища осуждает, так как работать на этих землях будет некому.
Пьем чай с румяной снаружи и серой внутри черствой лепешкой. Отдариваемся трубочкой витамина С с глюкозой для хозяйского младенца.
(Как-то мы все не предусматриваем представительских фондов – а надо бы!) Хозяин беспокоится, не наркотик ли:
вопросительно выпучивает глаза и крутит у головы растопыренными пальцами. Стараемся разрешить его сомнения, едя витамин и преувеличенно похваливая.
По серпантину замедленно поднимаемся на следующую гряду, вылезаем на широкий гребень и идем по дороге.
Под вечер нас неожиданно нагоняет парень на страшно раскачивающейся «Беларуси» и что-то по-своему кричит из кабины. В ответ разводим руками.
Тот неожиданно возмущается: "Вы что, по-узбекски не понимаете?" Переходя на русский, спрашивает, не попадался ли тут такой же, как он, на тракторе.
Говорим, что не встречали – он лихо отъезжает. Джигит – всегда джигит, не важно, на чем сидит.
Потом встречаем-таки второго тракториста. Тот, в свою очередь, ищет первого. А вот это понятно, это по-нашему!
Наутро спускаемся серпантином через заросли арчи, временами срезаем. Ниже арча матереет, заросли превращаются в настоящий кипарисовый лес.
В лесу находим большую (Шатулин влезал наполовину) необитаемую нору дикобраза, подбираем иголки.
Под деревьями расположилось стадо тучных лоснящихся коров при очень представительном быке, невольно внушающем трепет – обходим их от греха подальше.
Спускаемся на травяную терраску: по краю течет ручей, солнечно, парит – решаем помыться. Моя попытка намылить голову кремом для бритья, специально взятым на случай жесткой воды, приводит к неожиданному результату. Вода настолько минерализована, что мгновенно образовавшийся колтун не продрать руками, не говоря уже о расческе.
Шатулин давится от смеха и заявляет, что моя прическа "приняла радикальный серый цвет". Оставляю ликвидацию последствий до лучших времен.
Буду постепенно вычесывать.
Проходим полевое поселение слева на бугре, здороваемся с верховым узбеком в плоской папахе. Он провожает нас веселым удивленным взглядом.
Справа открывается проход в скалистый безжизненный цирк, из которого вытекает сильно минерализованный поток. Вид у цирка загадочный.
Как образовалась эта обширная каменная котловина? Может, постепенно вымывается и оседает соляной пласт?
Проходим ниже и становимся на ровной терраске у соленого ручья, текущего по каньончику метра полтора глубиной.
Из рыхлого берега торчат бараньи кости, вернее, он ими сложен. То ли здесь достаточно долго жили, питаясь баранами, то ли это скотомогильник.
А чем болели бараны? Не язвой ли сибирской...
Наутро Шатулин находит неподалеку небольшое миндальное деревце. Я как раз чистил зубы и на свежую голову разглядывал останки,
а он кричит: "Тут дерево, на котором косточки растут!" – Я не понял, о чем он, и аж вздрогнул, представив зрелище!
Набираю дикого миндаля для того, чтобы настаивать на нем "Рояль". Ликер "Крис" делать будем.
Ниже по ущелью набредаем на живописный каскад разноцветных соляных натеков и террас. Общая высота метров 15, протяженность несколько десятков метров.
(Похожий, только белый и побольше, теперь показывают в рекламных сюжетах из Каппадокии.)
Дальше – болотина, открывается низина, поэтому поворачиваем и поднимаемся в правое по ходу ответвление ущелья.
Фотографируемся у живописных глинобитных развалин без крыши, с пустыми оконными проемами (как будто, Фрунзе с Буденным прошли).
Поднимаемся к небольшому урочищу с ручьем и осенним оазисом.
Красиво разбросаны несколько пирамидальных тополей, плакучих ив, платанов, незнакомых деревьев со сладкими мучнистыми плодами
(по виду – маленькие финики). Летом здесь, по всему, жили: к ручью спускаются огороды, прорыты арычки, есть изгороди, земля спланирована.
Нижние ветки ив затерты – вероятно, по ним лазили дети, висели качели. Все оставлено в чистоте и порядке,
в противоположность стоянкам русского человека, кои всегда засраны.
Вероятно, следует подвергнуть переоценке смысл идиомы "как Мамай прошел", учитывая тенденцию русского языка наделять заимствования противоположным смыслом
(ср.: пахлаван – болван, шер ами – шаромыга, профос – прохвост, не говоря уже о самурае, etc.)
Будучи с Ю.Ф. Младинским на Южном Сахалине, я местами испытывал отчаяние: по природе мы кочевники, саранча.
Люди ездят в лес на гусеницах, оставляя после себя обгорелые деревья, развороченную почву, вороха банок, битые бутылки, кучи гниющей рыбы.
При нас коллектив с метеостанции приехал на "Урале" на рыбалку (вернее, на икру). Въехали по скотству прямо через лагуну и пляж в полосу прибоя –
тут их японский бог и наказал: увязли в гальке и утопили машину в приливе.
Сидим, перекусываем, вкушаем от плодов. Шатулин собирает неизвестные ягоды, чтобы дома приобщить детей.
Поднимаясь из урочища, делаем прощальный снимок сверху: остроконечные и округлые купы разноцветной растительности,
красивые пятна света и тени на склонах котловины, дальше – шири.
Поднимаясь по тропе, набредаем на совершенно невозможную здесь чугунную крышку колодца. Выше – еще одна и еще. В недоумении даже делаем соответствующий кадр:
стою на люке на фоне горно-пустынного пейзажа. Попадается бетонный оголовок без крышки. Заглядываем – это водопровод, вода самотеком идет с горы в равнинные аулы.
Еще одно свидетельство того, что здесь не только раньше ко всему прикладывали руки, но и сейчас продолжают это делать.
Думаем пополнить запасы воды, но запросто не достать – глубоко.
Отдавая дань достижениям узбекского народа, условно называем горный водопровод именем Первого секретаря ЦК компартии Узбекистана тов. Рашидова.
Выше встречаемся с доброжелательным, интеллигентным парнем-пастухом (прямо-таки, пастырем добрым) в полосатом халате и любимой на юге
белой парадной рубашке (непроизвольно приглядываюсь – чистая). Рассказывает, что поднимаемся мы к наивысшей точке этой местности,
которая соответственно и называется на -Ата (забыл, как). После приятной беседы братаемся и фотографируемся в его халате на фоне красот.
Халат пахнет стираным хлопком.
К вечеру вылезаем под гранитный уступ метров 5-10 высотой и встаем на террасе с древним каменным ограждением то ли хозяйственного, то ли оборонного назначения.
Что-то в ней есть от душманской укрепленной позиции: сложенный из плоских камней широкий бруствер, все подходы под контролем.
Под стенкой родничок с густой буйной травой и кустарником – завариваем чай с неожиданной здесь мятой.
На следующий день по романтической узкой расщелине вылезаем на гребень и идем по плато.
Фантастический мертвенный вид: ярко синее небо и каменная пустошь, ощетиненная белыми высохшими стеблями зонтичного растения типа борщевика
(Шатулин называет их «ферулы»). Встречаются причудливо скрученные неизвестными силами серебристо-серые останки арчи,
похожие на авангардистскую скульптуру. Находим окаменелости: двустворчатые моллюски, странно бугристые, как огурцы, раковины,
ежи, а также древние черепки (следы Шелкового пути?). В арчевниках набираю ягод для соответствующей настойки, впоследствии названной арчовкой.
На вкус получился джин.
Выходим на обрывы по западному краю плато. Внизу наблюдаем хаотически всхолмленную местность. Слева (на ЮЗ) видно строительство водохранилища.
По мотивам Рериха Шатулин фотографирует меня в позе лотоса над пространствами, фотографирует и сами пространства.
Встречаем пятна какой-то бирюзово-зеленой травянистой растительности. Растет плотной сочной щеткой, типа стланика.
Встаем на песчаной площадке под сенью могучей арчи. Она в ширину больше, чем в высоту. Сухих смолистых дров навалом.
Что-что, а костры мы здесь жжем полноценные.
Ночью невдалеке по бездорожью долго продирается ГАЗ-66, светит фарами, рычит, потом, наконец затихает.
Утром идем вниз.
1-й день выхода
По дороге сталкиваемся с еще одним проявлением чуждой системы землепользования.
В районе очередного коша 3-4 женщины подметают степь и прилегающие холмы. В условиях социализма (вернее, азиатского способа производства)
такое не удивляет, но привлекает внимание тот факт, что подметенная площадь измеряется десятками гектаров. Вскоре кое-что проясняется:
мы сталкиваемся с результатом их деятельности – большими кучами овечьего дерьма. Сразу возникает некое метафизическое чувство:
разительный переход количе-ства в качество, из рассеянных овечьих орешков слагаются курганы.
Возможно, потом из этого природного ресурса готовят топливо или саманный кирпич.
При прохождении очередного коша зверски облаяны собакой.
Впереди вправо-влево протянулся бесконечный уступ осадочного пласта. Наблюдая гряду в бинокль, находим тропу.
Козьим ходом поднимаемся метров на 150 и попадаем на террасу за гребнем. Ночуем в уютной пыльной ложбинке между грядами.
2-ой день выхода
На выходе к населенке замечаем небольшое стадо и пастуха. Направляемся к нему, чтобы разузнать о попутном транспорте.
По мере приближения, откуда ни возьмись, к нам неторопливо сходятся собаки, среднеазиатские овчарки – серьезные твари, если кто знает.
Неожиданно на пути к стаду овец мы оказываемся под конвоем стада собак. Я не шучу! – их несколько десятков, причем внутреннее кольцо окружения плотное,
возбужденное, дальше – редкие собаки на подхвате, а по горкам – резерв.
Тактика такова: в постоянной готовности они отдыхают по возвышенностям, а при необходимости быстро сосредотачиваются
и развертывают эшело-нированный боевой порядок. Ситуация страшноватая: выйти из окружения нет никакой возможности, они рычат и чего-то хотят,
и если задумают сожрать, то соотношение сил не оставляет нам никаких шансов. Итак, рыча и лая, они отводят нас к чабану и ложатся вокруг.
Потом, убедившись, что необходимости в их присутствии нет, не спеша расходятся на периметр.
Остается загадкой, чем эти собаки питаются, ведь их не намного меньше, чем охраняемых коз и овец, и пищевая пирамида явно не выстраивается.
Пожилой узбек по-русски понимает, но не говорит. Однако, информацию об отправлении автобуса мы получаем: разбираем в его речи "ом бир",
и с ис-пользованием денежных купюр (десятки и рубля) переводим как "одиннадцать" (часов).
Вскоре выходим к дороге. В центре аула Ташкурган, редко разбросанного по лысым холмам, подходим к одноэтажной школе и приваливаемся у забора.
К нам выходит узбек в синем потертом костюме и засаленной шляпе (штаны напереди не только потерты, но и запачканы мелом).
За ним с энтузиазмом вываливают малолетние школьники.
Узбек – и директор, и учитель, в т.ч. русского языка – вполне симпатичный, впечатление немного портят штаны.
Говорит, что был и в Москве – в стройбате. Фотографируемся со школьниками на фоне бе-лой пыли и голубого неба. Затем идут продолжать занятия.
Учитель напоследок посылает куда-то своего парнишку. Через некоторое время тот прибегает с двумя арбузами.
Решаем выразить признательность в форме платы – мальчик отказывается, но потом, пока никто не видит, трешку забирает.
Бросок до водохранилища
В 11 часов едет не автобус в Декханабад, а грузовик в п. Тойчи. По пути выслушиваем мнение пожилого крепкого узбека о политической ситуации
у южных границ: заявил о необходимости обороны от исламской экспансии с опорой на военную силу русских, о необходимости твердой руки во внутренних вопросах.
Назвался отставным офицером – это объясняет его уверенную речь и благородный вид.
Наблюдаем в небе кружение большого количества (нескольких десятков!) орлов. На слайде из-за эффекта широкоугольника орлы потерялись: так, какие-то соринки.
В Тойчи пересаживаемся в ПАЗик, который страшно воя и треща короб-кой, с потугами тащится до Декханабада.
По пути к нам прикапывается толстый цветущий узбек в кримпленовом костюме, автобусный забавник.
В результате я его невольно смущаю: чудной русский с рюкзаком – по документам подполковник.
Когда поясняю, что не обязательно полковники должны быть пузатыми и важными, то узбекский народ относит это замечание на счет толстяка
и бурно веселится (последний в досаде увядает).
Не доезжая до Декханабода, автобус окончательно ломается – дальше идем пешком. Ясно, солнечно – мы в майках,
а некоторые местные – в пальто, кашне и ушанках (уши, правда, подняты).
От Декханабада подъезжаем в ближний к водохранилищу нас. пункт Гумбулак. Ориентируясь по карте, отмечаем муки творчества топографов:
водохранилище уже нанесли, а новую обходную дорогу – еще нет: шоссе загадоч-ным образом входит в воду с одной стороны и выходит с другой.
От дороги спускаемся вдоль речки к Пачкамарскому водохранилищу. Внизу оказываемся среди обширных, на редкость неуютных,
коварных глинистых наносов, покрытых трещинами и залупившейся коркой в стиле авангардного кино.
Брезгливо потоптавшись вдоль извилистого осыпающегося берега канавы, переходим через отвратительный кофейно-мутный поток.
Близость водохранилища уже не так радует, поскольку питается оно как раз этим потоком.
Тем не менее, вскоре оказываемся на его "ступенчато аппроксимированных" берегах – терраски соответствуют дискретному сбросу воды
(линии горизонталей следуют через 20-30 сантиметров). Выше "оцифрованной" земляной чаши водохранилище окружено живописными грядами невысоких скал.
Ставим палатку под прикрытием бугорка на одной из идеально ровных площадок.
На водах
На всем видимом пространстве – савсэм одни. Внизу изредка плюхают невидимые водяные твари – вероятно, рыба. Вода зеленоватая, опаловая.
У макушки водохранилища – холм высотой метров 300 в стиле пейзажей Чюрле-ниса, как зверушка у воды.
Возникает ощущение роскоши и собственной исключительности: все вокруг больше ничье – приходи и имей.
Возникшее ощущение усиливаем до предела, раздевшись и рассевшись на осеннем пригреве, и наконец поедая подаренные арбузы.
..
Ночью на далекой дамбе горят ртутные фонари, освещена надпись "Пачкамар".
Погода вполне соответствует бархатному сезону. В течение двух дней сами себе плаваем в водохранилище, вылезаем на островки,
принимая на ступенях природного амфитеатра солнечные и воздушные ванны, обходим прилегающие горки.
Встречаем летучую мышь, прилепившуюся к уступу терраски: теплая, шерстяная, но вялая – уже в осеннем оцепенении.
Вылезаем на гребень скалы, на луговине под скалой наблюдаем правильно расположенные лунки (1х1,5 м) и кучки доисторических камней.
Ночью на фоне звездного неба наблюдали хулиганский полет пары пе-рехватчиков: видны голубые хвостики форсажа, со свистом, переходящим в грохот
стремительно сближаются на встречных курсах, проносятся, чуть не сталкиваясь, – расходятся. До того они парой ходили над горами туда-сюда
параллельно границе, а затем сошлись в лоб, вероятно, на спор (пока руководитель полетов отходил посикать).
Утром через горки поднимаемся к шоссе по старой дороге, возникающей из водохранилища, легко садимся в проходящий автобус и едем до Гузара.
В Гузаре в киоске на автостанции приобретаем дефицитные в Москве лекарства (я – анальгин).
По причине диковатого вида подвергаемся проверке документов со стороны местной милиции.
В Карши до вечера бросаем рюкзаки в камере хранения гостиницы и гу-ляем по городу с заходом на рынок, где приобретаем на вывоз экзотические плоды.
Запомнился крупный вкусный боярышник.
Обратно летим из Карши.
Овчинниковская наб., осень 00 – зима 01.
no subject
2) Арча это разновидность можжевельника. Поэтому не удивительно что делая настойку получили джин.
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
https://jalynski.livejournal.com/2539426.html
а в прошлом - на Мангышлак..
https://jalynski.livejournal.com/2193063.html
no subject
no subject
А хорошо там было - вот старые фотки, дочка делала
https://jalynski.livejournal.com/1669095.html
тут покрупнее
https://jalynski.livejournal.com/1353876.html
оставили домик знакомым..
Теперь на дачке.. Там - так:
https://jalynski.livejournal.com/2643692.html
no subject
no subject
Мы, когда с Минском сотрудничали, то в Борисов/Печи ездили и в Колодищи.. А я потом уже на подработках гонял в Гродну.. Дорога прекрасная.
В Палац мастацтв тоже хаживал и в Филармонию. И на Комаровку..
no subject